Предупреждение: в материале содержится мат*
Таня — обычная молодая девушка из Харькова. Мы поговорили с ней о войне, будущем Украины, отношении к россиянам и о якобы возрождающемся неонацизме в Украине.
Я мечтала путешествовать, посетить разные страны, а сейчас мечтаю о свободном Донецке, Луганске, Мариуполе, Запорожье, Херсоне, Харькове и многих других населённых пунктах в областях.
Таня. Фото из личного архива
— Расскажи о себе. Чем ты занималась до войны?
— У меня была основная работа в интернет-магазине, которая, как мне повезло, сохранилась и после начала войны. Но моя душа принадлежит фотографии. Я много нашла себе так хороших знакомых, с которыми поддерживаем контакт и сейчас, в марте были запланированы съёмки, которые, очевидно, не состоялись. Проводила время с младшей сестрой, старалась наполнять её детство положительными воспоминаниями. До сих пор не могу забыть, мы планировали 25 февраля поехать на ферму альпак и в кино. Фермы альпак уже скорее всего нет, она находится рядом с экопарком Фельдмана, который не один раз подвергался вражеским обстрелам, пострадали и погибли многие животные, малую часть удалось эвакуировать. С сестрой я не виделась уже 3,5 месяца.
— Ты всю жизнь прожила в Харькове?
— Да, я даже никогда не уезжала из города надолго. Максимум, могла уехать на море или куда-то ещё погулять с друзьями. 22 года я счастливо жила в родном городе. Я мечтала путешествовать, посетить разные страны, а сейчас мечтаю о свободном Донецке, Луганске, Мариуполе, Запорожье, Херсоне, Харькове и многих других населённых пунктах в областях.
— Что для тебя твой родной город и за что ты его любишь?
— Харьков для меня — это дом. Там произошли все важные для меня моменты: детский сад, школа, все мои друзья оттуда. Вся моя жизнь там. Для меня даже важны не столько сами места, сколько воспоминания о них, о моментах, когда мы что-то праздновали, когда были счастливы, когда было грустно, когда мы могли гулять по ночам и до утра, а теперь комендантский час и звуки сирен. Много памятных для меня мест уже или частично, или полностью разрушены. Даже мой университет, который регулярно подвергается обстрелам. Вид из окна на дом подруги с дырами от ракет. На это больно смотреть даже по новостям.
— Какие планы на жизнь у тебя были до 24 февраля?
— До войны я не до конца понимала, чем точно хотела бы заняться, но планировала продолжать заниматься фотографией и развиваться в этом направлении. Я вкладывала в обучение, покупала себе курсы по фотографии, объектив для камеры прямо перед войной. Планировала летом уже заниматься только фотографией и уйти с основной работы. Но сейчас из-за войны это не так актуально. Я до сих пор не могу найти в себе силы снимать людей. Наша работа была связана с развлечением, а сейчас как-то не до веселья.
— Как ты и твои родные встретили войну?
— Я была дома с бабушкой и папой. Я проснулась примерно в 5 утра от взрывов и сразу поняла, что это именно взрывы, меня трясло, я плакала. Я пошла к папе с бабушкой, они тоже уже не спали на тот момент. Я спросила их: «Что делать?» Потом начала звонить подругам и своему парню Кириллу. Он вообще сначала подумал, что это фейерверки потому что мы просто не верили, что это произойдёт, не хотели..
Первое время конкретно наш район не сильно обстреливался. В первый день войны обстрелам действительно подвергались, в основном, военные объекты. Но мы не понимали, что нам делать, куда бежать, стоит ли идти в убежище, подвалы. Несколько ночей мы спали в тамбуре, я не ела всю неделю, пока была в Харькове. Просто не могла, я очень плохо спала, засыпала я только под утро, но из-за состояния стресса мой организм каким-то образом всё равно находил силы существовать. Ночи были самые страшные. Страшнее всего было смотреть, как моя младшая сестра спит в тамбуре.
— Ты вообще верила до 24 февраля, что война возможна?
— Я плохо помню этот период. Помню, что были новости о возможном вторжении, разные издания писали всё время новые даты начала наступления и из-за многих неправдивых статей мы начали думать что ничего не будет. Не хотели верить в это. Я всё ещё мечтаю проснуться в той жизни, где вторжения не было.
Наши власти знали о том, что война скоро начнётся. Не говорили нам об этом прямо, но старались давать нам знаки, потому что иначе в этот же день все бы уехали из города и все дороги были бы перекрыты. Это бы усложнило ситуацию для наших военных. Регулярно в новостях говорили о том, что в случае наступления России необходимо собрать «тревожный рюкзак».
Когда всё началось я постоянно проверяла новости, активно следила за результатами переговоров, долго верила что это решение, но теперь уже нет.
— Ты допускала, что Харьков захватят российские войска? Был ли у тебя какой-то план действий?
— Помню, был момент где-то на четвёртый или пятый день прямо в моём районе был уличный бой наших военных с оккупантами. Было очень страшно. Я не знала что делать, металась из тамбура в комнату, потом уговорила парня спуститься в подвал, хотя это было так нелогично! В подвале даже не закрывалась дверь…По сути, если бы эти оккупанты пробегали мимо, они могли просто зайти туда и расстрелять нас, но в итоге мы просто посидели там пол часа. Кирилл вселил мне немного здравого смысла и мы вернулись в квартиру. Но в целом, что бы я делала, если бы город захватили, страшно представить.
— Как ты относилась к России до войны?
— Как бы странно это не звучало, хоть мы и понимали, что уже тогда до февраля война давно уже шла (вооружённый конфликт на Донбассе, — прим. ред.), мы все равно надеялись что войны (полномасштабного вторжения, — прим. ред.) не будет. Мы верили в то, что война закончится, а не в то что начнётся полномасштабное нападение. Это была наша ошибка.
— Правда ли, что в Украине зарождается неонацизм?
— Нет, не было такого никогда. Мне кажется, могут быть какие-то отдельные примеры, точечные, но они есть везде. Возможно, где-то есть такие люди, но говорить о том, что их большинство, нельзя.
Нас убивают, потому что мы украинцы? В чём дети виноваты?
Трупы на улице Яблонская, Буча, 3 апреля 2022 года. Фото: NYT
— Многие в России не верят в события в Буче. Ты сама веришь в то, что российские войска убивали и насиловали гражданских?
— Я понимаю, почему многие у вас в России в это не верят. Ведь это само по себе абсурд. Как такое может происходить в XXI веке?! Но я в это верю. Знаю, что это правда, к сожалению, потому что мои люди верят в это, говорят об этом, потому что мы — адекватный народ, у нас хорошее правительство, мы бы никогда не придумывали такие ужасы. Да и зачем?
У нас даже есть психологи, которые сейчас бесплатно работают с детьми, которых насиловали в Буче. Многие из них через какое-то время не могут работать дальше, потому что даже специалистам психически сложно. И это не только Буча, таких городов много, к сожалению. После деоккупации страшно представить о скольких таких населённых пунктах мы узнаем. Нас убивают, потому что мы украинцы? В чём дети виноваты?
— Как ты относишься к России и к россиянам сейчас?
— У меня есть несколько примеров россиян, которые не поддерживают войну, хотя я объясняю это тем, что по происхождению они все не совсем русские. Я понимаю, что сейчас идёт информационная война и нам показывают, что очень много людей в России не верят, что у нас идёт настоящая война, верят, что нас здесь спасают. Кто-то за деньги поддерживает войну, кто-то за деньги молчит. Я знаю, что в России 144 миллиона человек и абсолютно все не могут поддерживать войну, но я уверена, что большинство — точно ебанутые. У меня нет разделения на народ и государство.
— Расскажи как вы смогли эвакуироваться из Харькова?
— С начала войны мы провели неделю в Харькове. Я не хотела уезжать, потому что вся моя семья оставалась в городе. Но Кирилл, который был инициатором нашего отъезда, смог меня убедить. Не знаю, уехала ли я, если бы не он, потому что мне было очень страшно. В то время многие машины в области расстреливали, многие машины попадали под обстрел. К тому же, на тот момент у нас всех было ещё мало опыта. Очень не хотелось оставлять младшую сестру. Больше всего было страшно именно за неё.
Но мы в итоге решили уехать. Сначала вызвали такси от нашего дома до вокзала. Даже тогда оно ещё работало в Харькове, пусть и по сильно завышенным ценам. По дороге до вокзала мы проезжали блокпост, а через час из новостей узнали, что в него прилетела ракета, потому что недалеко от него находился завод. Когда мы приехали на вокзал, там было тихо. Поезд очень быстро приехал и у нас даже были полноценные места какое-то время. Но при этом мы слышали как стреляют «Грады» и было очень страшно. Я в тот момент думала о том, что было бы обидно вот так умереть в поезде, когда уже почти удалось выбраться.
Мы ехали около 23 часов с закрытыми шторами и выключенным светом. Очень долго стояли в Киеве и затем уже приехали во Львов. Какое-то время мы жили там у знакомых, потом ещё несколько дней провели в Закарпатье, а затем там же знакомые предложили нам дом, где мы прожили уже более двух месяцев. Сейчас живём у знакомых в Черкасской области.
Хоть мне сейчас и тяжело, потому что я не привыкла жить вне дома без возможности пообщаться с семьёй или встретиться с друзьями, но нам очень повезло, насколько это возможно во время войны, потому что я была в небезопасном месте всего неделю в Харькове.
Я, наверное, никогда не пойму Путина и всех его поддерживающих. Разве могущество в том, чтобы отобрать как можно больше жизней?
Вид из окна Тани до и после российского вторжения. Фото из Instagram
— Недавно ты ездила домой в Харьков. Что ты почувствовала, когда снова увидела свой родной город и родной дом?
— Мы довольно спонтанно приняли решение туда съездить. Буквально за один день до отъезда купили билеты. Мне было очень страшно. Я боялась, что с нами что-то случится, меня не покидали мысли, что мы попадём под обстрел, потому что по новостям я каждый день читала о том, что Харьков обстреливают. К тому же, мой район — один из опасных, он часто подвергается обстрелам. Даже сейчас там очень небезопасно, потому что если на запуск ракет срабатывает тревога, то об артиллерии тебя никто не успеет предупредить.
Как только я приехала на такси к своему подъезду, сразу услышала взрывы. Зашла домой, пыталась как можно скорее собрать вещи и хоть какие-то фотографии, вещи, с которыми связаны с воспоминания. После этого мы собирались спуститься в квартиру к моей маме, в ней большой коридор, где мы в итоге спали. В целом там относительно безопасно. Пока я собирала вещи, меня немного отпустило. Я вдруг осознала, что я дома, у себя в комнате. Ощущение было странное. Я осознала, что за это время забыла где и что из вещей лежит. По дому я все время ходила только в обуви, повсюду были осколки стекла. Было больно видеть квартиру в таком состоянии.
Когда мы уже выходили из моей квартиры, чтобы дойти до дома парня, услышали взрывы довольно близко к нам и решили остаться в нашем доме в квартире мамы и переночевать. Утром я снова пошла к себе домой, успела там поваляться в родной кровати и вспомнить как классно почувствовать себя дома. Почти как раньше. По пути на вокзал мы ехали через центр и многие здания там были разрушены. Страшно было на это смотреть. Из-за того, что я всё это видела в новостях, было не так удивительно, но всё равно мне хотелось поскорее уехать, потому что было небезопасно.
— Конкретно твой дом остался цел?
— Да, только повыбивало окна. Но вот в соседний дом попало несколько снарядов. Там теперь нет воды и электричества. Теперь этот дом только под снос. Люди всё ещё там живут. Мы слышали как туда прилетали снаряды, в это время мы были в бомбоубежище. Было очень громко и близко, люди начали бегать, из-за этого было ещё страшнее, мы не знали что делать. Как потом мы узнали, в этом доме жил знакомый Кирилла, в квартиру которого и попала ракета. У них сгорело всё: вещи, документы. После взрывов мы встретили их в бомбоубежище. Они остались в том, в чём успели выбежать из дома.
— Ты потеряла кого-то за всё время войны?
— На предыдущей работе я хорошо общалась с, Мишей и Полиной (имена изменены, — прим. ред.), их отношения зарождались на моих глазах. На момент начала войны они даже были помолвлены. Я думаю, они поженились бы этим летом, но когда я выехала из Харькова, то получила сообщение, от Полины, что над их домом пролетел вражеский истребитель и сбросил бомбу. Она была в тамбуре и ей удалось выжить, но её жениха забрали врачи и через время она узнала, что он погиб. Не могу осознать, что его нет, как будто мы просто не общаемся, но он все ещё жив. Конкретно мне и моей семье повезло, мы все живы. Не могу называть это другим словом, кроме как «повезло».
— Каково вообще осознавать, что каждый день с начала войны погибают обычные мирные харьковчане?
— Сейчас такое страшное время для нас, для всех украинцев, что на такие вопросы просто сложно найти слова, чтобы ответить. Наверное, ответ должен просто ощущаться болью. Я по-другому не могу это описать в полной мере. Мы не перестаём говорить, что мы всё отстроим и восстановим. Так и будет, Украину ждёт светлое будущее, когда этот кошмар закончится. Но нам страшно и очень больно осознавать сколько наших людей погибло и погибает каждый день, как военных, так и мирных. А сколько детей? И их не вернёшь.
Ещё в марте в Харькове погиб Борис Романченко, человек который пережил четыре концлагеря. Погиб от русской ракеты.
Я, наверное, никогда не пойму Путина и всех его поддерживающих, разве могущество в том, чтобы отобрать как можно больше жизней?
— Когда ты планируешь вернуться домой уже на постоянной основе?
— Сложно сказать. С одной стороны я очень хочу вернуться, но при этом не знаю что будет с Харьковом. Насколько я знаю, российские войска хотят снова его штурмовать, постоянно его обстреливают. Даже если я вернусь, я не знаю что буду там делать. Пугают и прогнозы. Если война и закончится сейчас, то когда она снова начнётся, после Луганской и Донецкой областей, война снова перекинется на Харьков. Не хочется жить в постоянном ожидании чего-то плохого и держать наготове этот рюкзачок. Не думаю, что я в ближайший год смогу вернуться в Харьков.
— Если бы тебя могли услышать все россияне, что бы ты им сказала?
— Я скорее отношусь к тем людям, которые не стали бы в такой ситуации что-то говорить. Мне кажется, россияне всё равно мне не поверят. Потому что если поверят, то их мир просто разрушится. А зачем им рушить свой мир, если их семью особо не трогают? Думаю, большинство россиян поэтому и молчит. Я бы ничего им не говорила, мне не важно уже, что они думают. С нами весь мир и все видят правду!
*по законам Российской Федерации, СМИ не могут публиковать сообщения с нецензурной бранью, поэтому ранее все бранные слова мы были вынуждены заменять близкими по смыслу аналогами, однако с недавних пор мы пересмотрели свою редакционную политику и отказались от этой практики
Редактор: Лев Гяммер
